|
Берггольц Ольга Федоровна (1910-1975)
Русская писательница, поэтесса.
Афоризмы, цитаты - лист (1) (2) 3 (4) (5)
Биография Ольги Берггольц >>
Цитаты из стихотворений Ольги Берггольц
Мы предчувствовали полыханье
этого трагического дня.
Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.
Родина! Возьми их у меня!
[...]
Я и в этот день не позабыла
горьких лет гонения и зла,
но в слепящей вспышке поняла:
это не со мной - с Тобою было,
это Ты мужалась и ждала.
Нет, я ничего не позабыла!
Но была б мертва, осуждена,-
встала бы на зов Твой из могилы,
все б мы встали, а не я одна.
Я люблю Тебя любовью новой,
горькой, всепрощающей, живой,
Родина моя в венце терновом,
с темной радугой над головой.
Он настал, наш час, и что он значит -
только нам с Тобою знать дано.
Я люблю Тебя - я не могу иначе,
я и Ты - по-прежнему - одно.
("Мы предчувствовали полыханье...", июнь 1941)
Машенька, сестра моя, москвичка!
Ленинградцы говорят с тобой.
На военной грозной перекличке
слышишь ли далекий голос мой?
Знаю - слышишь. Знаю - всем знакомым
ты сегодня хвастаешь с утра:
"Нынче из отеческого дома
говорила старшая сестра".
[...]
Машенька, ведь это - наша слава,
наша жизнь и сердце - Ленинград.
Машенька, теперь в него стреляют,
прямо в город, прямо в нашу жизнь,
пленом и позором угрожают,
кандалы готовят и ножи.
Но, жестоко душу напрягая,
смертно ненавидя и скорбя,
я со всеми вместе присягаю
и даю присягу за тебя.
Присягаю ленинградским ранам,
первым разоренным очагам:
не сломлюсь, не дрогну, не устану,
ни крупицы не прощу врагам.
Нет. По жизни и по Ленинграду
полчища фашистов не пройдут.
В низеньком зеленом палисаде
лучше мертвой наземь упаду.
Но не мы - они найдут могилу.
[...]
Расскажи ж друзьям своим в столице:
"Стоек и бесстрашен Ленинград.
Он не дрогнет, он не покорится, -
так сказала старшая сестра."
("Сестре", 12 сентября 1941)
К сердцу Родины руку тянет
трижды проклятый миром враг.
На огромнейшем поле брани
кровь отметила каждый шаг.
О любовь моя, жизнь и радость,
дорогая моя земля!
Из отрезанного Ленинграда
вижу свет твоего Кремля.
[...]
Наше прошлое, наше дерзанье,
все, что свято нам навсегда, -
на разгром и на поруганье
мы не смеем врагу отдать.
Если это придется взять им,
опозорить свистом плетей,
пусть ложится на нас проклятье
наших внуков и их детей!
Даже клятвы сегодня мало.
Мы во всем земле поклялись.
Время смертных боев настало -
будь неистов. Будь молчалив.
Всем, что есть у тебя живого,
чем страшна и прекрасна жизнь -
кровью, пламенем, сталью, словом, -
задержи врага. Задержи!
("К сердцу Родины руку тянет...", 16 октября 1941)
Ленинград в декабре, Ленинград в декабре!
О, как ставенки стонут на темной заре,
как угрюмо твое ледяное жилье,
как врагами изранено тело твое...
Мама, Родина светлая, из-за кольца
ты твердишь: "Ежечасно гордимся тобой".
Да, мы вновь не отводим от смерти лица,
принимаем голодный и медленный бой.
Ленинградец, мой спутник,
мой испытанный друг,
нам декабрьские дни сентября тяжелей.
Все равно не разнимем слабеющих рук:
мы и это, и это должны одолеть.
[...]
Это гимн ленинградцам - опухшим, упрямым, родным.
Я отправлю от имени их за кольцо телеграмму:
"Живы. Выдержим. Победим!"
("Второе письмо на Каму", 20 декабря 1941)
...О дорогая, дальняя, ты слышишь?
Разорвано проклятое кольцо!
Ты сжала руки, ты глубоко дышишь,
в сияющих слезах твое лицо.
Мы тоже плачем, тоже плачем, мама,
и не стыдимся слез своих: теплей
в сердцах у нас, бесслезных и упрямых,
не плакавших в прошедшем феврале.
Да будут слезы эти как молитва.
А на врагов - расплавленным свинцом
пускай падут они в минуты битвы
за все, за всех, задушенных кольцом.
За девочек, по-старчески печальных,
у булочных стоявших, у дверей,
за трупы их в пикейных одеяльцах,
за страшное молчанье матерей...
О, наша месть - она еще в начале, -
мы длинный счет врагам приберегли:
мы отомстим за все, о чем молчали,
за все, что скрыли от Большой земли!
("Третье письмо на Каму", 18-19 января 1943)
И на Литейном был один источник.
Трубу прорвав, подземная вода
однажды с воплем вырвалась из почвы
и поплыла, смерзаясь в глыбы льда.
Вода плыла, гремя и коченея,
и люди к стенам жались перед нею,
но вдруг один, устав пережидать, -
наперерез пошел по кромке льда,
ожесточась пошел, но не прорвался,
а, сбит волной, свалился на ходу,
и вмерз в поток, и так лежать остался
здесь,
на Литейном,
видный всем, -
во льду.
А люди утром прорубь продолбили
невдалеке и длинною чредой
к его прозрачной ледяной могиле
до марта приходили за водой.
Тому, кому пришлось когда-нибудь
ходить сюда, - не говори: "Забудь".
Я знаю все. Я тоже там была,
я ту же воду жгучую брала
на улице, меж темными домами,
где человек, судьбы моей собрат,
как мамонт, павший сто веков назад,
лежал, затертыйгородскими льдами.
("Твой путь", поэма; апрель 1945)
Мы жили высоко - седьмой этаж.
Отсюда был далеко виден город.
Он обгоревший, тихий был и гордый,
пустынный был и весь, до пепла, - наш.
А мы ходили в Летний по грибы,
где, как в бору, кукушка куковала.
Возили реже мертвых. Но гробы
не появлялись: сил недоставало
на этот древний горестный обряд.
О нем забыл блокадный Ленинград.
И первый гроб, обитый кумачом,
проехавший на катафалке красном,
обрадовал людей: нам стало ясно,
что к жизни возвращаемся и мы
из недр нечеловеческой зимы.
О нет, я не кощунствую!
Так было!
Нам все о жизни яростно твердило,
и, точно дар торжественный, - для нас
все на земле явилось в первый раз.
("Твой путь", поэма; апрель 1945)
Что может враг? Разрушить и убить.
И только-то?
А я могу любить,
а мне не счесть души моей богатства,
а я затем хочу и буду жить,
чтоб всю ее, как дань людскому братству,
на жертвенник всемирный положить.
("Твой путь", поэма; апрель 1945)
| 
