|
Афоризмы и цитаты из произведений западной литературы - Андерсен Г. * Асприн Р. * Бальзак О. - новый автор * Бах Р. * Бомарше * Брэдбери Р. * Валери П. * Лопе де Вега * Верн Ж. * Гарсиа Лорка Ф. * Гашек Я. * Гейне Г. * Гете И. * Голсуорси Д. * Джером К. Джером * Дрюон М. * Дюма А. * Зальтен Ф. * Карнеги Д. * Кастанеда К. * Киплинг Р. * Лондон Д. * Милн А. * Митчелл М. * Мольер * Мопассан Г. - новый автор * Моэм С. * Муркок М. * Оруэлл Д. * Петрарка Ф. * Пьюзо М. * Риплей А. * Роден О. * Ростан Э. - новый автор * Сент-Экзюпери А. * Твен М. * Уэллс Г. * Форд Г. * Хемингуэй Э. * Цвейг С. * Черчилль У. * Шекспир В. * Шиллер Ф. * Шоу Б. * Эразм Роттердамский * Якокка Л.
Митчелл (Mitchell) Маргарет (1900 - 1949)
Цитаты - лист (1) (2) (3) (4) (5) 6
Биография >>
Цитаты из романа Маргарет Митчелл "Унесенные ветром" (Gone with the Wind), 1926-1936; Перевод с английского Т. Озерской
Место действия романа - США; время действия - годы Гражданской войны между Севером и Югом (1861-1865) и последующей за ней Реконструкции..
За пределами Тары простирался весь остальной мир и шла война. Здесь же [...] все, из чего складывалась прежняя жизнь, отступало перед требованиями пустых или полупустых желудков, и все помыслы сводились к двум простым и взаимосвязанным понятиям: еда и как ее добыть. Еда! Еда! Почему память сердца слабее памяти желудка? Скарлетт могла совладать со своим горем, но не со своим желудком, и каждое утро, прежде чем война и голод всплывали в ее сознании, она, проснувшись, но еще в полудреме, замирала, свернувшись клубочком в сладком ожидании, что сейчас в окно потянет запахом .жареной грудинки и свежевыпеченных булочек. И каждое утро, с силой потянув воздух носом, улавливала запах той пищи, которая теперь ждала ее при пробуждении. На стол в Таре подавались яблоки, ямс, арахис и молоко. Но даже этой примитивной еды никогда не было вдосталь. А видя ее трижды в день, Скарлетт невольно уносилась мыслями к прежним дням, к столу, освещенному огнями свечей, к блюдам, источавшим аромат. Как беспечно относились они тогда к пище, как были расточительны! Булочки, кукурузные оладьи, бисквиты, вафли, растопленное масло - и все это только к завтраку. А потом блюдо с ветчиной - на одном конце стола, блюдо с жареными цыплятами - на другом, и тут же тушеная капуста в горшочке, обильно залитая соусом, отливающим жиром, горы фасоли на ярком цветном фаянсе, жареная тыква, тушеная бамия, морковь в сметанном соусе, таком густом, что его можно резать ножом. И три десерта, чтобы каждый мог выбрать, что ему больше по вкусу: слоеный шоколадный пирог, ванильное бланманже или торт со взбитыми сливками. При воспоминании об этих яствах слезы выступали у нее на глазах, остававшихся сухими перед лицом войны и перед лицом смерти, и тошнота подымалась к горлу из пустого, вечно урчащего от голода желудка. Ибо аппетит - предмет постоянных сокрушений Мамушки, - аппетит здоровой девятнадцатилетней женщины четырехкратно возрос вследствие неустанной, тяжелой и совсем непривычной для нее работы.
Бог мне свидетель, бог свидетель, я не дам янки меня сломить. Я пройду через все, а когда это кончится, я никогда, никогда больше не буду голодать. Ни я, ни мои близкие. Бог мне свидетель, я скорее украду или убью, но не буду голодать. - (Скарлетт)
Янки лишили ее (Скарлетт) удовольствия пить настоящий кофе с сахаром и сливками, и одного этого было уже достаточно, чтобы она возненавидела их всей душой.
Скарлетт безраздельно властвовала теперь в имении, и, как это нередко бывает, столь внезапно полученная власть развязала все дремавшие в ней дурные инстинкты. Не будучи от природы злой, она вместе с тем была так напугана и так не уверена в себе, что становилась грубой, боясь, как бы ее несостоятельность не обнаружилась и не пошатнула ее авторитета. А кроме того, прикрикнуть и увидеть, что тебя боятся, было иной раз даже приятно. Это давало облегчение донельзя напряженным нервам. Она и сама замечала иной раз, что характер у нее меняется. [...] Всю мягкость, всю учтивость, которые постоянно старалась привить ей Эллин, - все как ветром сдуло, сдуло, словно листья с веток при первом холодном дыхании осени.
Скарлетт [...] держала в страхе всех негров и тиранила сестер не только потому, что напряжение, усталость, заботы не оставляли в ее душе места для участливости, а еще и потому, что таким способом она срывала на других накопившуюся в сердце горечь: ведь все внушенные матерью представления о жизни оказались ложными. Все, чему учила ее Эллин, обернулось совершенно непригодным теперь, и душа Скарлетт была смятена и уязвлена. Ей не приходило в голову, что Эллин не могла предусмотреть крушение мира, в котором она жила и растила своих дочерей, не могла предугадать, что у них уже не будет того положения в обществе, к которому она их так искусно готовила. Скарлетт не понимала, что Эллин, уча ее быть доброй, мягкой, уступчивой, честной, правдивой и скромной, видела впереди вереницу мирных, небогатых событиями лет, во всем подобных ее собственной размеренной жизни. Судьба вознаграждает женщин, которые живут по этим законам, говорила Эллин. И охваченная отчаянием Скарлетт думала: "Все, все, чему она меня учила, ничем, ну, ничем не может мне помочь теперь! Какая мне польза от того, что я буду доброй? Что мне это даст, если я буду мягкой, уступчивой? Куда больше было бы толку, если бы она научила меня пахать или собирать хлопок, как негры. О мама, ты была не права!" Она не понимала, что упорядоченный мир Эллин рухнул, вытесненный иным миром, со своими грубыми законами, с иными мерками и ценностями. Она видела только - так ей казалось, - что ее мать была не права, и в ней стремительно совершались перемены, жизненно необходимые, чтобы во всеоружии встретить этот новый мир, для которого она не была подготовлена.
Неизменной осталась только ее любовь к Таре. Всякий раз, когда она, усталая, возвращалась домой с плантации и перед ней возникало невысокое белое здание, сердце ее преисполнялось любовью и радостью от приближения к родному очагу. И всякий раз, когда, выглянув из окна, она видела зеленые пастбища, и красную пахоту, и высокую громаду темного тонкоствольного девственного леса, у нее захватывало дух от красоты этой земли. Только эта частица ее души, только любовь к отчему краю [...] не претерпела изменений. Ведь нигде на всей планете не было земли, подобной этой. И тогда ей казалось, что она начинает понимать, почему происходят войны. Ретт был неправ - неверно это, будто люди ведут войны ради денег. Нет, они сражаются за эти холмистые просторы, возделанные плугом, за эти зеленые луга с ощетинившейся после покоса травой, за ленивые желтые реки и белые прохладные дома в тени магнолий. Только за это и стоит сражаться - за красную землю, которая принадлежит им и будет принадлежать их сыновьям, за красную землю, которая родит хлопок для их сыновей и внуков. Вытоптанная земля Тары - вот все, что у нее осталось теперь, когда [...] деньги, негры, положение, уверенность в будущем - все сгинуло в одну ночь. Ей припомнился разговор с отцом, припомнился как что-то происходившее в другом измерении, и ей показалось странным, как могла она быть так молода и так глупа, чтобы не понять смысла его слов: земля - единственное на свете, за что стоит бороться. [...] Да, за Тару стоило бороться, и она просто, без колебаний включилась в эту борьбу. Она не позволит никому отнять у нее Тару. Никому не удастся заставить ее и ее близких скитаться по свету и жить из милости у родственников. Она не выпустит имения из своих рук, даже если для этого придется изнурить работой и себя, и всех здесь живущих. - (Скарлетт 19 лет; конец 1864, за несколько месяцев до окончания Гражданской войны между Севером и Югом)
Янки! Янки с большущим пистолетом на боку! А она одна в доме с тремя больными и с маленькими детишками! [...] Ее первым побуждением было спрятаться в чулане, заползти под кровать, спуститься по черной лестнице и броситься к болоту, зовя на помощь, - что угодно, лишь бы убежать. [...] Оцепенев от страха, она прислушивалась к его передвижениям из комнаты в комнату, и шаги звучали все громче, все увереннее, по мере того как он убеждался, что дом пуст. Вот он прошел в столовую и сейчас, верно, направился на кухню. При мысли о кухне ярость полоснула Скарлетт по сердцу как ножом, и страх отступил. Там, на кухне, на открытом очаге стояли два горшка - один с печеными яблоками, другой с похлебкой из овощей, раздобытых с таким трудом на огороде в Двенадцати Дубах и у Макинтошей, - скудный обед, которому надлежало утолить голод девяти людей и которого, в сущности, едва могло хватить на двоих. [...] При мысли, что янки съест их жалкую еду, ее затрясло от злобы. Будь они все прокляты! Они налетели на Тару как саранча, опустошили ее и оставили людей медленно погибать с голоду, а теперь вернулись, чтобы отнять последние жалкие крохи! "Богом клянусь, уж этому-то янки больше не удастся ничего украсть!" Она босиком подошла к бюро. Бесшумно выдвинув верхний ящик, она вынула оттуда тяжелый пистолет [...] Затем быстро [...] стала спускаться по лестнице, держась одной рукой за перила, сжимая в другой руке пистолет. [...] Он появился в дверях столовой, весь подобравшись, как для прыжка: в одной руке у него был пистолет, в другой - маленькая шкатулочка розового дерева с швейными принадлежностями: золотым наперстком, корундовым желудем с золотой шапочкой для штопки и ножницами с позолоченными колечками. У Скарлетт ноги стали ледяными от страха, но лицо ее было искажено яростью. Шкатулка Эллин у него в руках! Ей хотелось крикнуть: "Положи! Сейчас же положи ее на место, ты, грязная...", но язык ей не повиновался. [...] Быстрым, как молния, движением она вскинула руку с пистолетом над перилами, целясь в ошеломленное бородатое лицо, и, прежде чем солдат успел расстегнуть кобуру, спустила курок. [...] Она убила человека - она, всегда, даже на охоте, старавшаяся не видеть, как убивают зверя, не выносившая визга свиньи под ножом или писка кролика в силке. "Это убийство, - тупо думала она. - Я совершила убийство." В глаза ей бросилась короткопалая волосатая рука на полу, близко-близко от шкатулочки для рукоделия, и внезапно жизнь вернулась к ней, возродилась с необычайной силой, и чувство радости, жестокой, звериной радости, охватило ее. [...] Она совершила возмездие - за Тару, за Эллин.
Это очень плохо для женщины - познать самое страшное, потому что тогда она перестает вообще чего бы то ни было бояться. А это скверно, когда у женщины нет страха в душе. [...] Бог предназначил женщине быть скромным, боязливым существом, а если женщина ничего не боится, в этом есть что-то противное природе... Нужно сохранить в себе способность чего-то бояться, Скарлетт... так же, как способность любить... - (бабушка Фонтейн)
|
