|
Афоризмы и цитаты из книг российских авторов - Баратынский Е. * Батюшков К. * Берггольц О. * Бердяев Н. * Блок А. * Булгаков М. * Бунин И. * Быков В. * Вяземский П. * Герцен А. * Гоголь Н. * Гончаров И. * Горький М. * Грибоедов А. * Грин А. * Добролюбов Н. * Достоевский Ф. * Есенин С. * Ильф И. * Карамзин Н. * Катаев В. * Колчак А. * Крылов И. * Лермонтов М. * Лесков Н. - новый автор, цитаты * Лихачев Д. * Ломоносов М. * Маяковский В. * Набоков В. * Некрасов Н. * Островский А. * Петров Е. * Пришвин М. * Пушкин А. - новые цитаты * Радищев А. * Рерих Н. * Салтыков-Щедрин М. * Симонов К. * Станиславский К. * Станюкович К. * Столыпин П. * Сумароков А. * Толстой А.К. * Толстой А.Н. * Толстой Л.Н. * Тургенев И. * Тютчев Ф. * Фонвизин Д. * Чехов А. * Шварц Е. * Эйзенштейн С. * Эренбург И.
Россия, конец XX - начало XXI - Акунин Б. * Альтов С. * Высоцкий В. * Гераскина Л. * Дементьев А. * Задорнов М. * Кунин В. * Мелихан К. * Окуджава Б. * Рождественский Р. * Сахаров А. * Снегов С. * Солженицын А. * Суворов В. * Тальков И. * Троепольский Г. * Успенский Э. * Филатов Л. * Черных В. * Шендерович В. * Щербакова Г.
Солженицын Александр Исаевич (р. 1918)
Цитаты из произведений Александра Солженицына -
лист (1) (2) (3) (4) (5) (6) (7) (8) (9 - new) (10 - new) (11 - new) 12 (13 - new)
Биография Александра Солженицына >>
Цитаты из книги Александра Солженицына "В круге первом"
(цитаты из последней 7-й редакции романа, написанной летом 1968 г.)
(1955-1958 - первые редакции романа, уничтоженные позже из конспиративных соображений; 1964 - 5-я редакция романа, политически "смягченная" и урезанная для публикации в журнале "Новый мир", но книга опубликована не была; лето 1964 - 6-я редакция романа "В круге первом", роман к публикации в СССР был запрещен и распространялся в Самиздате, в 1968 опубликован на русском языке в американском издательстве Harper and Row; лето 1968 - 7-я окончательная редакция романа, текст никогда в Самиздате не ходил, опубликован в 1990) *
Время действия романа "В круге первом" - 1949 год, место действия - шарашка Марфино
Давно замечено, что наша жизнь входит в нашу биографию не равномерно по годам. У каждого человека есть своя особая пора жизни, в которую он себя полнее всего проявил, глубже всего чувствовал и сказался весь себе и другим. И что бы потом ни случалось с человеком даже внешне значительного, все это чаще — только спад или инерция того толчка: мы вспоминаем, упиваемся, на много ладов переигрываем то, что единожды прозвучало в нас. Такой порой у иных бывает даже детство — и тогда люди на всю жизнь остаются детьми. У других — первая любовь, и именно эти люди распространили миф, что любовь дается только раз. Кому пришлась такой порой пора их наибольшего богатства, почета, власти — и они до беззубых десен шамкают нам о своем отошедшем величии.
В комнаты и между комнатами, все двери были косые, одни обложены войлоком, другие двустворчатые, со старинной фигурной строжкой. В дверях во всех надо было кланяться, да и мимо потолочных ламп голову обводить. В трех небольших комнатках, все на улицу, воздух был нелегкий, потому что вторые рамы окон навечно вставлены с ватой, стаканчиками и цветной бумагой, а открывались лишь форточки, но и в них шевелилась нарезанная газетная лапша: постоянное движение этих частых свисающих полосок пугало мух. В такой перекошенной придавленной старой постройке с малым светом и малым воздухом, где из мебели ни предмет не стоял ровно, в такой унылой бедности Иннокентий никогда не бывал, только в книгах читал. Не все стены были даже белены, иные окрашены темноватой краской по дереву, а "коврами" были старые пожелтевшие пропыленные газеты, во много слоев зачем-то навешенные повсюду: ими закрывались стекла шкафов и ниша буфета, верхи окон, запечья. [...] Двор был метров тридцать на десять, но зато весь целиком дядин. Плохонькие сарайчики да заборцы со щелями отделяли его от соседей, но — отделяли. В этом дворе было место и мощеной площадке, мощеной дорожке, резервуару дождевой, корытному месту, и дровяному, и летней печке, было место и саду. Дядя вел и знакомил с каждым стволом и корнем, кого Иннокентий по одним листьям, уже без цветов и плодов, не узнал бы. Тут был куст китайской розы, куст жасмина, куст сирени, затем клумба с настурциями, маками и астрами. Были два раскидистых пышных куста черной смородины, и дядя жаловался, что в этом году они обильно цвели, а почти не уродили — из-за того, что в пору опыления ударили холода. Была одна вишня и одна яблоня, с ветвями, подпертыми от тяжести колышками. Дикие травинки были всюду вырваны, а каким полагалось — те росли. Тут много было ползано на коленях и работано пальцами, чего Иннокентий и оценить не мог. Все же он понял:
— А тяжело тебе, дядя! Это сколько ж нагибаться, копать, таскать?
— Этого я не боюсь, Иннокентий. Воду таскать, дрова колоть, в земле копаться, если в меру — нормальная человеческая жизнь. Скорей удушишься в этих пятиэтажных клетках в одной квартире с передовым классом.
— С кем это?
— С пролетариатом. — Еще раз проверяюще примерился старик. — Кто домино как гвозди бьет, радио не выключает от гимна до гимна. Пять часов пятьдесят минут остается спать. Бутылки бьют прохожим под ноги, мусор высыпают вон посреди улицы. Почему они — передовой класс, ты задумывался?
— Да-а-а, — покачал Иннокентий. — Почему передовой — этого и я никогда не понимал.
— Самый дикий! — сердился дядя. — Крестьяне с землей, с природой общаются, оттуда нравственное берут. Интеллигенты — с высшей работой мысли. А эти — всю жизнь в мертвых стенах мертвыми станками мертвые вещи делают — откуда им что придет?
Шли дальше, приседали, разглядывали.
— Это — не тяжело. Здесь все работы мне — по совести. Помои выливаю — по совести. Пол скребу — по совести. Золу выгребать, печку топить — ничего дурного нет. Вот на службах — на службах так не поживешь. Там надо гнуться, подличать. Я отовсюду отступал. Не говорю учителем — библиотекарем, и то не мог.
— А что так трудно библиотекарем?
— Пойди попробуй. Хорошие книги надо ругать, дурные хвалить. Незрелые мозги обманывать. А какую ты назовешь работу по совести? [...] Это — естественно, жить не на асфальте, а на клочке земли, доступном лопате, пусть весь клочок — три лопаты на две. Он уже десять лет так живет, и рад, и лучшего жребия ему не надо. Какие б заборы ни хилые, ни щелястые — а это крепость, оборона. Снаружи входит только вредное — или радио, или повестка о налоге, или распоряжение о повинностях. Каждый чужой стук в дверь — всегда неприятность, с приятным еще не приходили. Это не тяжело. Есть тяжелее гораздо. [...] Тяжелей всего, — завершил дядя с нагоревшим, накаленным чувством, — вывешивать флаг по праздникам. Домовладельцы должны вывешивать флаг. [...] Принудительная верность правительству, которое ты, может быть... не уважаешь. [...] Ты — Герцена сколько-нибудь читал? По-настоящему? [...] Герцен спрашивает, [...] где границы патриотизма? Почему любовь к родине надо распространять и на всякое ее правительство? Пособлять ему и дальше губить народ?
Только обманом, только обманом! [...] Никакое правительство, ответственное за свои слова... "Мир народам, штык в землю!" — а через год уже "Губдезертир" ловил мужичков по лесам да расстреливал напоказ! Царь так не делал... "Рабочий контроль над производством" — а где ты хоть месяц видел рабочий контроль? Сразу всё зажал государственный центр. Да если б в семнадцатом году сказали, что будут нормы выработки и каждый год увеличиваться — кто б тогда за ними пошел? "Конец тайной дипломатии, тайных назначений" — и сразу гриф "секретно" и "совсекретно". Да в какой стране, когда знал народ о правительстве меньше, чем у нас? (дядя Авенир Иннокентию Володину)
Никакая война — не выход. Война — гибель. Война страшна не продвижением войск, не пожарами, не бомбежками — война прежде всего страшна тем, что отдает всё мыслящее в законную власть тупоумия... Да впрочем, у нас и без войны так. (дядя Авенир Иннокентию Володину)
|
